Писатель, Игемон и Гегемон: Какими на самом деле были взаимоотношения между Сталиным и Булгаковым

Извечные русские темы. «Дураки и дороги», например. А еще «Кому на Руси жить хорошо», «Кто виноват, и что делать». Но сегодня не об этом. Есть еще одна наша традиционная, всегдашняя, или даже, простите мой французский, архетипическая тема – «Художник и власть» [художник в широком смысле слова, разумеется. Творческий человек]. Вы хочете примеров? Их есть у нас, сколько угодно:

• Иван Грозный и скоморохи; • Екатерина Великая и Державин; • Николай I и Пушкин [о них недавно рассказывал наш канал]; • Александр II и Жуковский, и многие другие.

Сегодня мы расскажем о паре «властитель-художник» из прошлого, ХХ века. Речь пойдет о Сталине и Булгакове. Сложно найти столь непохожих друг на друга людей. Михаил Афанасьевич: по убеждениям - антисоветчик, белогвардеец, только в силу стечения обстоятельств не ушедший с Добровольческой армией; по жизни – буржуа, сибарит, эпикуреец. Если кто не верит, перечитайте «Мастера и Маргариту», начиная со слов: «… что там порционные судачки!» Как говорится, писатели проговариваются не во сне, а в книгах, и притом целыми абзацами. В личной жизни – не сказать, чтобы образец морали [о его сложных отношениях с женщинами также не так давно рассказал наш канал].

А с другой стороны – Красный царь Иосиф I. Убежденный коммунист, хоть и сменивший кожанку интернационалиста с течением времени на тогу имперца. В быту – аскет, бессребреник. В личной жизни – почти монах. И вот в стране, которой правил железной рукой Иосиф Виссарионович, пытается выживать и работать его антагонист. Хорошо ли себя чувствовал М.А. Булгаков в сталинской державе? Разумеется, не очень. Дело даже не в отсутствии материального достатка. Просто все вокруг строили социализм (ну, или делали вид, что строили). А Михаилу Афанасьевичу строить социализм было неинтересно, а притворяться – как-то не комильфо. Но жить на что-то было нужно. Как врач Булгаков не состоялся, оставалось литературное творчество. Писал статьи в советскую, московскую газету «Гудок», потом в просоветскую, берлинскую – «Накануне». В московских театрах с успехом шли [вернее, шли тогда, когда не попадали под запрет] его пьесы – «Дни Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров». Считается, что первую сам Сталин смотрел полтора десятка раз. Данное утверждение, правда, восходит к не очень достоверным источникам, зато точно известно – из письма Сталина Билль-Белоцерковскому, что вождь высоко оценивал «Дни Турбиных», хоть и считал автора пьесы «не нашим». И это лично Иосиф Виссарионович дал команду восстановить «Дни Турбиных» в репертуаре МХАТа после очередного запрета.

Отношения писателя с советской властью в тот период можно охарактеризовать как вооруженный нейтралитет – я вас не трогаю, вы ко мне не лезете. Именно так и отвечал Булгаков следователям ОГПУ на первом допросе в 1926 году: «советскую власть не люблю, но считаю, что она упрочилась, и с ней надо считаться как с фактом». Кстати, тот первый допрос, закончившийся изъятием рукописи «Собачьего сердца», как раз и был связан с газетой «Накануне». Несмотря на свою просоветскую линию и призывы к русской эмиграции возвращаться домой, в Россию/СССР, все авторы, сотрудничавшие с ней, попали под подозрение как «сменовеховцы», то есть политически очень сомнительные граждане. Конец 20-ых - начало 30-ых гг. прошлого века – определенная развилка в судьбе Михаила Афанасьевича. Его близкий друг, писатель Евгений Замятин, в 1929 году написал письмо Сталину с просьбой разрешить выезд за границу, и уже через год оказался в Берлине, а потом – в Париже. Свое письмо 28 марта 1930 года написал и Булгаков. Он не просил безальтернативного права покинуть СССР, он просил Советскую власть либо дать ему работать в стране, либо отпустить в эмиграцию. А через три недели, 18 апреля, в квартире писателя раздается тот самый исторический телефонный звонок. Обратим внимание – в 1930 году дата 18 апреля выпала на пятницу. Да не просто пятницу, а пятницу Страстной недели – день Голгофы, распятия Христа. Позже в «Мастере и Маргарите» в этот день будет разворачиваться завязка исторической части романа. Про этот звонок известно многое. Возможно, основную роль в канве дальнейших событий сыграла буржуазная привычка Булгакова вздремнуть после обеда. Его кремлевский собеседник, разумеется, не мог знать, что звонок разбудит писателя, и тот будет не вполне готов к разговору. Сложись все иначе, может быть, Михаил Афанасьевич нашел в себе силы настоять на отъезде за рубеж. А так – вышло то, что вышло.

Сталин: «Ну что, мы вам очень надоели? Может, действительно отпустить вас за границу?» Булгаков: «Я много думал, и все-таки решил, что место русского писателя на Родине». Сталин: «Я тоже так думаю. Где бы хотели работать?» Булгаков: «В Московском художественном театре».

Всесильный «кремлевский горец» дал необходимые команды, и дело завертелось. Писатель немедленно был зачислен режиссером в штат МХАТ, его пьесы вернулись на подмостки. 1930-36 гг. - самые благополучные в творческой биографии Булгакова. Тучи на горизонте появились снова только через 6 лет после исторического телефонного разговора с вождем. Под удар «красных критиков» попало любимое театральное детище Булгакова – мхатовский спектакль по Мольеру, «Кабала святош». Статья в «Правде» назвала пьесу «фальшивой, реакционной и негодной», после чего о работе в МХАТе пришлось забыть. Кстати, один из «красных критиков», некий Осаф Литовский, выливший на «Кабалу святош» ведро помоев в «Советском искусстве», выведен под именем Латунского на страницах «Мастера и Маргариты».

И вот тут мы в первый раз вспомним ушедшую от нас ровно год назад, в ноябре 2021 года, Мариэтту Омаровну Чудакову - маститого литературоведа, доктора наук, председателя попечительского совета Фонда им. М. А. Булгакова и автора «Жизнеописания Михаила Булгакова». Потому что это с ее легкой руки произошедшее после изгнания писателя из МХАТа стало трактоваться как попытка «подольститься к тирану», «пойти на компромисс с властью» и так далее. А случилось то, что в 1939 году Красный царь Иосиф I отмечал свое 60-летие, и вся страна так или иначе была вовлечена в процесс подготовки к юбилею. Не остался в стороне и Булгаков. По совету мхатовских друзей он засел за написание пьесы «Батум» - о молодых годах и начале революционной деятельности Сталина, в то время известного под партийным псевдонимом Коба. Не нам – скромному каналу Noir – спорить с авторитетнейшим исследователем творчества и жизни Булгакова М.О. Чудаковой, но думается, что пером автора «Батума» двигало не только желание получить к юбилею вождя Сталинскую премию и все прилагающиеся к ней материальные блага вкупе с индульгенцией от политических преследований. «Есть мнение», - как сказал бы герой «Батума», что двигало Булгаковым, не в последнюю очередь, искренне уважение писателя к Сталину, восхищение масштабом его личности. Кстати, сам герой пьесы и «не рекомендовал» ее к написанию и постановке, что означало немедленный запрет «Батума», и по словам Булгакова, «приговор автору». Возвращаясь к исследованиям М.О. Чудаковой, напомним, что она еще считала, например, Воланда изображением Сталина на страницах великого романа. Автору этих строк кажется, что политическая позиция Мариэтты Омаровны (а ее при жизни оппоненты величали не иначе как «демшизой») сыграла злую шутку с маститым ученым. Увлекшись линией «Сталин=Воланд=сатана», она упустила из виду, как минимум, явную симпатию автора и его любимой героини к Мессиру, особенно заметную, например, в главе о «Бале ста королей». А еще автору этих строк кажется, что чертами Сталина в «Мастере и Маргарите» наделен не только и не столько Воланд, сколько другой, тоже неоднозначный, но явно симпатичный автору герой. Речь о Прокураторе Иудее, всаднике Понтии Пилате. Например? Пожалуйста:

• особенности походки; • кривоногость; • акцент (у Пилата – в арамейской речи, у Сталина – в русской); • афористичность, лапидарность речи; • одиночество по жизни; • само собой – привычка повелевать, коварство, хитрость и прочие атрибуты восточного властителя.

Кстати, написанное выше, если и не тянет на научное открытие, то, как минимум, достойно грантовой поддержки. Прошу считать этот текст официальным обращением за таковой в КПРФ и Государственный музей И.В. Сталина в Гори, Республика Грузия.